Уже месяц над Ереваном ясное, то звездное, то солнечное небо, затянутое легкой, зимней теперь, дымкой, из-за которой не видно гор, но в остальном более голубое, чем в самый ясный день в Москве. Днем у нас октябрь, ночью - январь, и птицы не похожи на московских.
Ереван - послевоенный город. Четыре года без электричества, при керосине и свечах, с бессмысленной войной в восточных провинциях и по-южному кипучими политическими страстями в столице подточили устои трехтычялетнего государства, и повсюду видны следы недавних бедствий, через которые пробиваются тут и там нежные и слабые ростки возрождения, если только это не предсмертный туберкулезный румянец.
Жизнь кипит. Кипит совершенно непохожим на московский образом, к которому я долго не мог привыкнуть, на который трудно себя так вдруг настроить, переломить, сжиться с нервным и неровным пульсом отделенного от прочего мира города-острова, связанного с внешним миром только воздушным сообщением и знакомого с прочей жизнью по наводнившем его в последние пару лет толпам нагруженных гуманитарной помощью европейцев и американцев. В троллейбусе с армянской переливчатой речью сливается жвачка американского слэнга бойцов Корпуса Мира, на вывесках магазинах почти исчезла кирилица, но в магазинах продают мацон (простоквашу) в дореволюционных молочных бутылках с крышками из фольги.
Местный сыр стоит полторы тысячи драм за килограмм ($3), а завозной масдамер и гауда - пять-шесть тысяч, бутылка сухого вина или не слишком помойного портвейна - шестьсот драм, но голландский табак для самокруток идет по совершенно не доступным для меня ценам; все машины помяты в паре-тройке мест, ибо за долгое время без электроэнергии участники движения отвыкли пользоваться светофорами, которые и до того не очень уважали, и правила движения существуют, в основном, для сдачи экзаменов. Люди наслаждаются сытой и теплой жизнью - в магазине есть продукты, а дома свет; счетчики опущены и централизованы, и пробки давно заменены на жучки, ибо электричества надо много - чайник не всегда соглашается закипеть на керосинке, а плитка, обогреватель, нагреватель воды и что-нибудь еще важное выходят далеко за пределы воображения электропредохранителей социалистического образца.
Электрощит ереванского жилого дома - это песня! Это летопись бед и страданий холодных зим, радости от тепла в доме и нетающей надежды на то, что ко времени КВНа или телесериала электричество все-таки дадут. Дорвавшиеся так обогревают свои офисы, что в пору запасаться веником и шайкой, и по температуре в помещении с легкостью можно судить о процветании фирмы. О, советская власть была права, когда строила социализм, проводя электрофикацию всей страны - без тока в розетке скучно и грустно проводить долгие в силу путаницы с часовыми поясами зимние вечера.
Все, что за эти годы сломалось, уже все равно починить нельзя - ни судьбы, ни автомобили, ни политическое устройство. Поэтому рядом строят новое - например, достраивают к домам новые комнаты. Вот прямо к пятиэтажному добротному дому из туфа достраивают вскладчину жители всех этажей еще один слой, расширяя свою жилплощадь и помогая решению, честно говоря, не слишком остро стоящего квартирного вопроса, так как многие покинули многострадальный остров, не дождавшись праздника на своей отдельно взятой улице. Или устраивают пусть скромное пока, но весьма приятное глазу освещение окрестностей, расставляя симпатичные шары-фонари около каждой торговой точки - муниципальное освещение отключено. Везде жизнь. Только везде разная - на улицах размножились нищие, и, быть может, в силу того, что попрошайничество никогда не было привычкой местного народонаселения, большинство этих нищих - умалишенные. Немало безумцев и среди тех, кто не стоит с протянутой рукой.
Каждый второй дом в Ереване - игорный, и доллар принимается к оплате даже в автобусе. Кафе многочисленны и дешевы, по московским меркам, во всяком случае; во многих из них, к тому же, подают приличные блюда за смешные деньги; я, впрочем, не злоупотребляю и чаще бываю приглашен, чем приглашаю других.
| Назад | Вперед |